Sign Systems Studies

The introductory article proposes to offer a general frame for the special issue, discussing the emergence of semiotics of history as a new discipline or approach in the humanities. It presents an overview on the attempts of joining the history and semiotics in the Western world since the early 1980s, with a special focus on the United States, and examines the contribution of the Tartu-Moscow School of Semiotics to the semiotic study of history, paying the main attention to the work of Juri Lotman and Boris Uspenskij. Finally, a survey of the articles that make up the special issue dedicated to the 80th anniversary of Boris Uspenskij is presented.Вступительная статья определяет ключевые темы всего спецвыпуска: в ней обсуждается появление семиотики истории как новой дисциплины или подхода в гуманитарных науках. В статье предлагается обзор попыток объединения истории и семиотики, предпринимавшихся западными учеными (прежде всего американскими) с начала 1980-х годов. Далее рассматривается вклад представителей Тартуско-московской школы в исследование истории sub specie semioticae (основное внимание уделяется работам Ю. М. Лотмана и Б.А. Успенского). В заключении представлены аннотации статей, составивших настоящий том, посвященный 80-летию Б. А. Успенского.Sissejuhatav artikkel pakub erinumbrile uldise raami, arutledes ajaloosemiootika kui uue distsipliini voi lahenemise esiletousu ule humanitaarteadustes. Artikkel teeb ulevaate ajaloo ja semiootika uhendamiskatsetest laanemaailmas 1980. aastate algusest alates, fookusega Ameerika Uhendriikidel. Seejarel kasitletakse Tartu-Moskva semiootikakoolkona panust ajaloo semiootilisse uurimise, poorates pohitahelepanu Juri Lotmani ja Boriss Uspenski toodele. Lopetuseks on esitatud kokkuvote artiklitest, mis moodustavad selle Boriss Uspenski 80. sunniaastapaevale puhendatud erinumbri.

The perception of time is culturally conditioned which means that in different cultures time may be experienced – perceived, conceptualized and evaluated – in diverse ways. The distinction between past, present and future seems to be a universal phenomenon, but the relations of these categories may be different in different cultural codes. The author defines two models of temporal perception, ‘historical’ and ‘cosmological’, analysing the conceptualization of time in each of them.Восприятие времени культурно обусловлено – в разных культурах время ощущается, концептуализируется и оценивается по-разному. Различение прошлого, настоящего и будущего является универсальным феноменом, но отношения между этими категориями могут отличаться в разных кодах культуры. Автор определяет две модели восприятия времени – «историческую» и «космологическую» – и анализирует концептуализацию времени в обеих.Aja tajumine on kultuuriliselt tingitud, mis tahendab, et erinevates kultuurides voidakse aega kogeda – tajuda, kontseptualiseerida ja hinnata – erineval moel. Mineviku, oleviku ja tuleviku eristamine naib olevat universaalne fenomen, kuid nende kategooriate vahelised suhted voivad erinevates kultuurikoodides osutuda erinevateks. Autor defineerib kaks aja tajumise mudelit – ‘ajaloolise’ ja ‘kosmoloogilise’ – ning analuusib aja kontseptualiseerimist kummaski neist.

The reflections on civilization, barbarism, and their intricate relationship, which were put forward in ancient Greece, from Herodotus to Aristotle, had a longterm impact. In the mid-16th century debate which took place in Valladolid, between Juan Gines de Sepulveda and Bartolome de Las Casas, about the status of the native populations of the New World, the Latin translations of Aristotle’s Politics, and its comment by St. Thomas Aquinas, proved to be especially relevant for both opponents. Were Indian natives comparable to Aristotle’s “natural slaves”? Was the war against them comparable to hunting wild beasts? The paper focuses on the debate and its contemporary implications.Рассуждения о цивилизации, варварстве и их сложных взаимоотношениях, которые выдвигались в Древней Греции от Геродота до Аристотеля, возымели долгосрочные последствия. В дебатах о статусе коренных народов Нового Света, состоявшихся в Вальядолиде в середине 16 века между Хуаном Гинесом де Сепульведой и Бартоломе де Лас Касасом, особенно актуальными для обоих противников оказались латинские переводы «Политики» Аристотеля и комментарии к ней Фомы Аквинского. Были ли индейцы сопоставимы с «рабами по природе» Аристотеля? Была ли война против них сопоставимой с охотой на диких зверей? В статье основное внимание уделяется обсуждению дебатов и их современным последствиям.Antiik-Kreekas Herodotosest Aristoteleseni valja pakutud motisklustel tsivilisatsioonist, barbaarsusest ja nende omavahelisest keerukast suhtest oli kaugeleulatuv moju. 16. sajandi keskel Valladolidis Juan Gines de Sepulveda ja Bartolome de Las Casase vahel aset leidnud debatis Uue Maailma poliselanikkonna staatuse ule osutusid molema vastase jaoks eriti oluliseks Aristotelese “Poliitika” tolked ladina keelde ja Aquino Thomase kommentaar sellele. Kas indiaanlastest poliselanikke vois korvutada Aristotelese “loomuparaste orjadega”? Kas soda nende vastu vois korvutada metsloomade kuttimisega? Artiklis keskendutakse debatile ning selle kaasaegsetele implikatsioonidele.

This article addresses the notion of a Russian spacetime, in which the spatial parameters constitute one of the most important constant of history. This constant is not dependent on the governing ideology. What changes is the evaluative, that is, the most superficial, component; what is a matter of pride for some people, is a discredit to others. Yet nobody seems to contest the dominant of spatiality. In the article, a typology of this betweenness is offered; different Russian ideologists have used all options that are theoretically possible.В статье рассматриваются те аспекты русского хронотопа, в которых пространственные параметры конституируют наиболее существенные константы российской истории. Культурная константа не зависит от господствующей идеологии, она в равной мере характеризует и оппозиционные взгляды и движения. Варьируются оценочные, т.е. наиболее поверхностные семантические компоненты: то что составляет предмет гордости для одних является позором для других, однако само наличие соответствующих констант даже не обсуждается. В статье предлагается типология промежуточности. Примечательно, что в идеологическом пространстве русской культуры реализуются все теоретически возможные конструкции.Artiklis kasitletakse neid vene kronotoobi aspekte, milles ruumilised parameetrid konstitueerivad tahtsaimaid Venemaa ajaloolisi konstante. Kultuuriline konstant ei soltu valitsevast ideoloogiast, see iseloomustab vordselt ka opositsioonilisi vaateid ja liikumisi. Varieeruvad aga hinnangulised, st koige pealispindsemad semantilised komponendid: see, mis on uhtedele uhkuseasi, on habiks teistele, kuid vastavate konstantide olemasolu ei kuulu isegi arutlusele. Artiklis pakutakse valja vahepealsuse tupoloogia. On markimisvaarne, et vene kultuuri ideoloogilises ruumis realiseeruvad koik teoreetiliselt voimalikud konstruktsioonid.

Proceeding from materials relating to the “Time of Troubles”, this article examines the phenomenon of imposture (samozvanchestvo) as one of the symbols of Russian political history from the early 17th to the mid-19th century. The duration of the “impostor epidemic” coincides exactly with that of serfdom, and imposture itself can be described as a social reaction to a form of authority founded on total personal dependence. The article aims to develop further Boris Uspenskij’s argument that reveals in sacralization of the Tsar’s power in medieval Russia the main reason of imposture. Rene Girard’s conception of mimetic desire serves as the theoretical perspective for such a development.Опираясь на материал Смутного времени, статья исследует феномен самозванчества как один из символов, характерных для русской политической истории с XVII по середину XIX века. Период «самозванческой эпидемии» совпадает по времени с существованием в России крепостного права, а сама фигура самозванца может быть описана как социальная реакция на такую форму власти, которая основывается на абсолютной личной зависимости. Целью статьи является дальнейшее развитие тезиса Бориса Успенского, который обнаружил в сакрализации царской власти фундаментальную причину возникновения самозванчества. Концепция миметического желания Рене Жирара служит в качестве теоретической перспективы, актуальной для развития этого тезиса.Lahtudes nn “Segaduste aega” puudutavatest materjalidest vaadeldakse artiklis isehakanud trooninoudluse (samozvanchestvo) nahtust kui uht Vene poliitilise ajaloo sumbolit 17. sa jandi algusest kuni 19. sajandi keskpaigani. “Trooninoudlusepideemia” kestvus langeb ajaliselt tapselt kokku parisorjuse omaga ning trooninoudlemist ennast voib kirjeldada kui uhiskondlikku reaktsiooni voimuvormile, mis pohines taielikult isiklikul soltuvusel. Artikli peamine eesmark seisneb katses arendada edasi Boriss Uspenski argumenti, mis paljastab tsaarivoimu sakraliseerimises keskaegsel Venemaal trooninoudlemise pohiprintsiibi. Selle arengu teoreetiliseks perspektiiviks sobib Rene Girard’i mimeetilise iha moiste.

This article compares two different approaches to the humanities in general and to anthropology in particular, represented by two renowned French scholars, Claude Levi-Strauss (1908–2009) and Germaine Tillion (1907–2008). While Levi-Strauss emphasized the importance of an objective stance in the humanities and wanted to eliminate all subjectivity, Tillion desired to reserve an exclusive role for subjectivity, preferring human individuals to abstractions. The article suggests looking for the reason for these opposite positions within the disparate experiences the two scholars had during World War II: an American university life for Levi-Strauss, and “humanist classes” in a German concentration camp for Tillion. A person who had been through the schooling at Ravensbruck could not arrive at the same conception of the field as another whose experiences came from the campus of an American university.В этой статье сравниваются два разных подхода к гуманитарным наукам вообще и к антропологии в частности, представленные двумя знаменитыми французскими учеными Клод Леви-Строссом (1908–2009) и Жерменой Тильон (1907–2008). В то время как Леви-Стросс подчеркивал важность объективной позиции в гуманитарных науках и хотел устранить всякую субъективность, Тильон хотела зарезервировать исключительную роль для субъективности, предпочитая людей абстракциям. В статье предлагается найти причину этих противоположных позиций в несопоставимом опыте двух ученых во время Второй мировой войны: жизнь американского университета у Леви-Стросса и «уроки гуманизма», усвоенные Тильон в немецком концентрационном лагере. Человек, прошедший школу жизни в Равенсбрюке, не мог прийти к той же концепции, что и другой, живший в кампусе американского университета.Artiklis korvutatakse kahte erinevat lahenemist humanitaarteadustele uldisemalt ning antropoloogiale konkreetsemalt, mida esindasid kaks tunnustatud prantsuse teadlast, Claude Levi-Strauss (1908–2009) ja Germaine Tillion (1907–2008). Kui Levi-Strauss rohutas objektiivse hoiaku olulisust humanitaarias ning tahtis vabaneda igasugusest subjektiivsusest, siis Tillion soovis reserveerida subjektiivsusele eksklusiivset rolli, eelistades inimesi abstraktsioonidele. Artiklis pannakse ette otsida nende vastandlike seisukohtade pohjusi kahe opetlase erinevatest kogemustest II maailmasoja ajal: Levi-Straussi elust Ameerika ulikoolis ning Tillioni Saksa koonduslaagris omandatud “humanismioppetundidest”. Inimene, kes oli teinud labi Ravensbrucki koolituse, ei saanud hakata valdkonda kontseptualiseerima samamoodi kui teine, kelle kogemus parines Ameerika ulikoolilinnakust.

The interpretation of cultural history in the context of cultural semiotics, especially interpretation of semiotics of cultural history as a semiotics of culture, and semiotics of culture as a semiotics of cultural history, gives us, first, a deeper understanding of the analysability of cultural history and, at the same time, of the importance of history and different aspects of temporality for the semiotics of culture. Second, the history of the semiotics of culture, especially the semiotics of culture of the Tartu-Moscow School of Semiotics, is an organic part of cultural history, while the self-presentation of the school via establishing explicit and implicit contacts with the heritage of Russian theory (the Formalist School, the Bakhtin circle, Vygotskij, Eisenstein etc) was already a semiotic activity and an object of the semiotics of cultural history. Third, the main research object of semiotics of culture is the hierarchy of the sign systems of culture and the existent as well as historical correlations between these sign systems. Such conceptualization of the research object of semiotics of culture turns the latter into a semiotics of cultural history. Emphasizing the semiotic aspect of cultural history can support the development of semiotics of culture in two ways. First, semiotics of culture has the potential of conducting more in-depth research of texts as mediators between the audience and the cultural tradition. Second, semiotics of culture as a semiotics of cultural history can be methodologically used for establishing a new (chronotopical) theory of culture.Толкование истории культуры в контексте семиотики культуры, а особенно толкование семиотики истории культуры в качестве семиотики культуры и семиотики культуры в качестве семиотики истории культуры приближает нас прежде всего к возможности более глубокого понимания анализируемости истории культуры и в то же время и значения разных аспектов темпоральности для семиотики культуры. Во-вторых, семиотика культуры и особенно семиотика культуры Тартуско-московской школы, составляет естественную часть истории культуры, а самоопределение данной школы через явные и скрытые связи с цензурованной русской теорией (русская формальная школа, круг Бахтина, Выготский, Эйзенштейн и др) является по природе семиотической деятельностью и тем самым объектом исследования семиотики истории культуры. В-третьих, объектом исследования семиотики культуры является иерархия знаковых систем культуры и как актуальная, так и историческая корреляция между данными знаковыми системами. Подобная концептуализация объекта исследования превращает семиотику культуры одновременно в семиотику истории культуры. Актуализация семиотического аспекта истории культуры поддерживает развитие семиотики культуры в двух направлениях. С одной стороны, поддерживаются предпосылки семиотики культуры для более глубокого анализа текстов как посредников между аудиторией и культурной традицией. С другой стороны, семиотика культуры как семиотика истории культуры содействует методологически созданию новой (хронотопной) теории культуры.Kultuuriloo tolgendamine kultuurisemiootika kontekstis, eriti kultuuriloo semiootika tolgendamine kultuurisemiootikana ja kultuurisemiootika tolgendamine kultuuriloo semiootikana, annab meile koigepealt voimaluse sugavamalt moista kultuuriloo analuusitavust ja uhtlasi ajaloo ja temporaalsuse eri aspektide tahtsust kultuurisemiootikale. Teiseks moodustab kultuurisemiootika ja eriti Tartu-Moskva koolkonna kultuurisemiootika kultuuriloo orgaanilise osa ning selle koolkonna enesemaaratlus nahtavate ja peidetud seoste kaudu tsenseeritud Vene teooriaga (vene vormikoolkond, Bahtini ring, Vogotski, Eisenstein jt) on loomuldasa semiootiline tegevus ja kultuuriloo semiootika uurimisobjekt. Kolmandaks, kultuurisemiootika uurimisobjektiks on kultuuriliste margisusteemide hierarhia ning tanapaevane ja ajalooline korrelatsioon nende margisusteemide vahel. Selline uurimisobjekti kontseptualiseerimise viis kultuurisemiootikas teeb sellest uhtlasi kultuuriloo semiootika. Kultuuriloo semiootilise aspekti esiletoomine toetab kultuurisemiootika kaht arengusuunda. Koigepealt saab paremini avalduda kultuurisemiootika eeldus tekstide kui auditooriumi ja kultuuritraditsiooni vahendajate sugavamaks analuusiks. Teiseks saab kultuurisemiootika kui kultuuriloo semiootika metodoloogiliselt kaasa aidata uue (kronotoobilise) kultuuriteooria loomisele.

This article compares the approaches to the semiotics of history of two central figures of the Tartu-Moscow School of Semiotics – Juri Lotman and Boris Uspenskij. It is argued that Lotman’s approach to the semiotics of history is closely connected with the development of his theory of the semiosphere (despite Lotman’s unfailing interest in history, his theoretical interpretation of the historical process was, in fact, secondary to his reflection on the semiosphere), that is, with the shift in his research from studies of literary-historical cases to typology. Meanwhile, Uspenskij, a linguist who started out as a scholar of structural language typology, moved in the opposite direction, becoming increasingly engaged in the examination of individual historical cases. Lotman’s correspondence with Uspenskij serves as proof that semi-formal communication on scientific issues between the representatives of the Tartu-Moscow School was often what inspired new fundamental ideas and further development of theoretical concepts.В статье рассматриваются трактовки семиотики истории у двух ведущих представителей Тартуско-московской семиотической школы – Ю. М. Лотмана и Б. А. Успенского. Демонстрируется, что лотмановский вариант семиотики истории тесно связан с разработкой его теории семиосферы (в частности, указывается на то, что, несмотря на постоянный интерес Лотмана к исторической проблематике, теоретическое осмысление исторического процесса фактически явилось следствием размышлений ученого о семиосфере, а не предшествовало им), то есть переходом от конкретно-исторических исследований к типологическим. В то же время лингвист Успенский, начинавший как специалист по структурной типологии языков, двигался в противоположном направлении, все больше занимаясь конкретно-историческими исследованиями. На материале переписки Лотмана с Успенским показано, что полуформальное научное общение представителей тартуско-московской школы зачастую играло ведущую роль при рождении основополагающих идей и разработке теоретических концептов.Artiklis korvutatakse kahe Tartu-Moskva koolkonna keskse kuju – Juri Lotmani ja Boriss Uspenski – lahenemist ajaloosemiootikale. Vaidetakse, et Lotmani lahenemine ajaloosemiootikale on tihedalt seotud tema semiosfaariteooria valjatootamisega (hoolimata Lotmani vaibumatust huvist ajaloo vastu jai ajalooprotsessi teoreetiline tolgendamine tema jaoks tegelikult semiosfaari ule motisklemise varju). S.t nihkega tema teadustoos ajalooliskirjanduslike uksikjuhtumite uurimiselt tupoloogiatele. Samas liikus Uspenski, keeleteadlane, kes alustas strukturaalse keeletupoloogia uurijana, vastassuunas, hakates uha enam tegelema ajalooliste uksikjuhtumite vaatlemisega. Lotmani kirjavahetus Uspenskiga on toendiks, et uusi alustrajavaid ideid ning teoreetiliste moistete edasiarendamist inspireeris sageli Tartu-Moskva koolkonna esindajate poolformaalne suhtlus teadusteemadel.

The article describes the semiotic approach developed by Boris Uspenskij to study the historical process. Uspenskij’s semiotics of history is integrally bound with the Tartu-Moscow School’s programme of cultural semiotics and is rooted in the fundamental premises of that programme, which he helped to shape. These premises contain a complex ontology of culture, encompassing three levels: cultural memory, sets of cultural texts, and semiotic systems, which model both the image of the world and programmes of action. Uspenskij’s analytical model of semiotics of history highlights the pragmatic aspect of the process of historical communication: the agency of its participants as carriers of culture and sign users. This article presents the role of reflexivity in the historical process, associated with reconstruction of the meaning of the past and prospective shaping of the future. Making history means constantly renewing the narrative about past events, which determines the future course of history in the present. Uspenskij presents opposite cultural tendencies in the historical process, associated with different types of semiosis, as symbolic conflicts. The article shows the role of symbolism and symbolic politics in the processes of making history in the model of semiotics of history. This model makes it possible to link together research on cultural memory, time, communicative action and symbolism.В статье описан семиотический подход, разработанный Борисом Успенским для изучения исторического процесса. Семиотика истории Успенского неразрывно связана с программой семиотики культуры Тартуско-московской школы и коренится в фундаментальных предпосылках этой программы, которую он помог сформировать. Эти основы включают в себя комплексную онтологию культуры, которая охватывает три уровня: память культуры, тексты культуры и семиотические системы, которые моделируют образ мира и программы действия. Аналитическая модель семиотики истории Успенского подчеркивает прагматический аспект процесса исторической коммуникации – деятельность (agency) ее участников в качестве носителей культуры и пользователей знаков. В статье представлена роль рефлексии в историческом процессе, связанная с реконструкцией смысла прошлого и формированием будущего. Создание истории означает постоянное обновление повествования о прошлых событиях, которое определяет будущий ход истории в настоящем. Успенский представляет находящиеся в оппозиции культурные тенденции в качестве символичных конфликтов. Роль символизма и символической политики в процессах делания истории показывается в рамках модели семиотики истории, которая позволяет соединить изучение памяти культуры, времени, коммуникативной деятельности и символизма.Artiklis kirjeldatakse Boriss Uspenski poolt valja tootatud semiootilist lahenemist ajalooprotsessi uurimisele. Uspenski ajaloosemiootika on sisimas seotud Tartu-Moskva koolkonna kultuurisemiootika programmiga ning vorsub selle programmi fundamentaalsetest alustest, mida Uspenski aitas kujundada. Need alused sisaldavad kompleksset kultuuriontoloogiat, mis holmab kolme tasandit: kultuurimalu, kultuuritekstide kogum ja semiootilised susteemid, mis molemad modelleerivad maailma kuvandit ning tegevusprogramme. Uspenski analuutiline ajaloosemiootika mudel rohutab ajaloolise kommunikatsiooni protsessi pragmaatilist aspekti: selles osalejate agentsust kultuurikandjate ning margikasutajatena. Artiklis tutvustatakse reflektiivsuse rolli ajaloolises protsessis, mida seostatakse mineviku tahenduse rekonstrueerimisega ning tuleviku ettesuunatud kujundamisega. Teha ajalugu tahendab pidevalt uuendada minevikusundmusi puudutavat narratiivi, mis maarab olevikus ara ajaloo tulevikukaigu. Uspenski esitab ajalooprotsessis ette tulevaid vastandlikke kultuurisuundumusi, mis on seotud erinevat tuupi semioosiga, sumboolsete konfliktidena. Artiklis naidatakse sumbolismi ja sumboolse poliitika rolli ajalootegemiseprotsessides ajaloosemiootika mudelis. See mudel voimaldab uhendada kultuurimalu, aja, kommunikatiivse tegevuse ja sumbolismi uurimist.

The article explores the reception of Boris Uspenskij’s writings and ideas outside of the Soviet Union, primarily in Western European and North American academic contexts. The present brief overview of Uspenskij’s academic reception covers the translations of his best-known scholarly works [first and foremost “Historia sub specie semioticae” and “Istoriya i semiotika (Vospriyatie vremeni kak semioticheskaya problema)”] into English, French, Spanish, German and other European languages, as well as various references to Uspenskij’s ideas on what nowadays would be categorized as ‘semiotics of history’, or thoughts at least in some way related to the ‘cultural-semiotic approach to history’ of the Tartu-Moscow School of Semiotics.В статье рассматривается рецепция научных идей Бориса Андреевича Успенского за пределами Советского Союза, главным образом в западноевропейском и северо-американском академических кругах. Данный обзор академических рецепций работ Успенского охватывает переводы его наиболее известных историко-теоретических трудов [в первую очередь «Historia sub specie semioticae» и «История и семиотика (Восприятие времени как семиотическая проблема)»] на английский, французский, испанский, немецкий и другие европейские языки. Обзор также включает рассмотрение различных «западных» ссылок и отзывов на идеи Б.А. Успенского, относящиеся к «семиотике истории» и рассуждения связанные с «культурно-семиотическим подходом к истории» практикуемым Тартуско-московской школой семиотики.Artiklis vaadeldakse Boris Uspenski kirjutiste ja ideede retseptsiooni valjaspool Noukogude Liitu, eelkoige Laane-Euroopa ja Pohja-Ameerika akadeemilises kontekstis. Kaesolev luhike ulevaade Uspenski sellisest akadeemilisest retseptsioonist katab tuntuimate teadustoode [eelkoige “Historia sub specie semioticae” ning “Ajalugu ja semiootika (Aja tajumine kui semiootiline probleem)”] tolkeid inglise, prantsuse, hispaania, saksa ja teistesse Euroopa keeltesse ning mitmesuguseid viitamisi Uspenski ideedele valdkonnas, mida tanapaeval kategoriseeritakse ‘ajaloosemiootikaks’, voi motetele, mis on vahemalt mingil moel seotud Tartu-Moskva semiootikakoolkonna “kultuurisemiootilise lahenemisega” ajaloole.

The bibliography provides a list of Boris Uspenskij’s publications in English, including works written in co-authorship and various reprints/reissues. For the most part, Uspenskij’s publications in English are translations of his books and articles originally written in Russian and previously published in the Soviet Union/Russia. The first English-language publication of his work, the monograph Principles of Structural Typology appeared in 1968; the current bibliography consists of 65 entries from a period spanning from 1968 till today.Данная академическая библиография содержит список англоязычных публикаций Бориса Андреевича Успенского, в том числе его работы, написанные в соавторстве и различные репринты/переиздания. Большинство публикаций Б.А. Успенского на английском языке являются переводами его книг и статей, которые первоначально были написаны на русском языке и опубликованы в Советском Союзе/России. Первая англоязычная работа автора (монография «Принципы структурной типологии») вышла в 1968 году. Текущая библиография состоит из 65 публикаций охватывающих период с 1968 по 2017 год.Bibliograafia esitab loendi Boris Uspenski inglise keeles ilmunud toodest (sealhulgas kaasautorluses kirjutatud teostest ning mitmesugustest uustrukkidest ja taasavaldamistest). Enamik Uspenski inglise keeles ilmunud teoseid on tema algselt vene keeles kirjutatud ning varem Noukogude Liidus/Venemaal avaldatud raamatute ja artiklite tolked. Esimene Uspenski teos (monograafia “Strukturaalse tupoloogia pohimotted”) avaldati inglise keeles 1968. aastal, jooksev bibliograafia katab uhtekokku 65 nimetust 1968. aastast tanapaevani.

The two interviews with Boris Uspenskij on history and the contemporary state of linguistics and semiotics discuss the necessity to elaborate a common terminology in semiotics, at the same time speaking about perspectives for interdisciplinary research, various research models, and the possibilities to produce proof in the humanities. Commenting upon some of his own works, in particular on Ego loquens (2007), Boris Uspenskij reflects upon the crucial events of his academic life and on contacts with his colleagues, emphasizing the importance of friendship with Roman Jakobson and Juri Lotman.Высказывая свое мнение об истории и современном состоянии лингвистики и семиотики, в двух интервью Борис Успенский рассуждает о необходимости разработки общей рабочей терминологии для специалистов по семиотике, в то же время говоря о перспективах междисциплинарных исследований, о существовании разных исследовательских моделей и о принципиальных возможностях доказательств теорий в гуманитарных науках. Возвращаясь к уже написанным своим работам – в частности, к книге Ego loquens (2007), – Борис Успенский комментирует ряд важных событий своей акаде мической биографии и делится воспоминаниями о встречах и контактах с коллегами, особенно подчеркивая значимость дружбы с Романом Якобсоном и Юрием Лотманом.Labi kahe intervjuu esitab Boriss Uspenski oma vaateid semiootika ja lingvistika ajaloole ja praegusele seisule. Ta rohutab vajadust uhtse semiootikaterminoloogia jarele ning koneleb interdistsiplinaarsete uuringute perspektiividest, erinevatest mudelitest ja toestamisvoimalustest humanitaarteadustes. Kommenteerides oma toid, pohjalikumalt eelkoige raamatut Ego loquens (2007), kirjeldab ta uhtlasi olulisi sundmusi oma teadlaselus ning raagib kontaktidest Louis Hjelmslev’, Roman Jakobsoni ja Juri Lotmaniga.

The emergence of New Realism in philosophy and the Ontological Turn in anthropology testify to the increasing attention paid in the human sciences to the topic of ‘reality’. The aim of this essay is to reread and translate Greimas’ proposal of a semiotic of the natural world, so as to suggest how his concepts might contribute to the contemporary intellectual debate. From a discussion of Greimas’ attempt to solve the problem of the relation between ‘language’ and ‘world’ in nonreferentialist terms, the essay will then move to identify the four forms of correlation that constitute natures and worlds, objects and subjects. In bringing his argument to the extreme consequences, I will call for a reevaluation of structuralism, and propose to distinguish ‘reality’ from ‘the real’. Both hypotheses rest on the idea that relations are the matter we are made of.Появление нового реализма в философии и ≪онтологического поворота≫ в антропологии свидетельствует о росте внимания к теме ≪реальности≫ в гуманитарных науках. Цель статьи – перечитывание и интерпретация греймасовского определения ≪семиотики естественного мира≫ (semiotics of the natural world), чтобы понять, каким образом его концепции могли бы способствовать решению вопросов в интеллектуальных дебатах современности. Автор статьи исследует попытку Греймаса решить проблему взаимосвязи между ≪языком≫ и ≪миром≫ в нереференциальных терминах, затем переходит к определению четырех возможных форм корреляции, которые создают природы и миры, объекты и предметы. Доводя аргументы Греймаса до крайних выводов, автор призывает к переоценке структурализма и предлагает отличать ≪реальность≫ от ≪реального≫. Обе гипотезы опираются на идею, что именно отношения создают нашу основу.Uusrealismi esiletous fi losoofi as ja ‘ontoloogiline poore’ antropoloogias annavad tunnistust uha kasvavast tahelepanust, mida humanitaarias pooratakse ‘tegelikkkuse’ teemale. Kaesoleva kirjutise eesmargiks on ule lugeda ja tolgendada Greimase esitatud “loomuliku maailma semiootikat”, et naidata, kuidas tema moisted voiksid kaasa aidata praegusele intellektuaalsele debatile. Greimase katsest lahendada ‘keele’ ja ‘maailma’ vahelise suhte probleemi mittereferentsiaalsetes terminites liigutakse edasi maaratlema nelja korrelatsioonivoimalust, mille moodustavad loomused ja maailmad, objektid ja subjektid. Greimase vaidete aarmuslike jareldusteni joudes kutsun ules strukturalismi umber hindama ning teen ettepaneku eristada ‘reaalsust’ ‘reaalsest’. Molemad hupoteesid lahtuvad ideest, et suhted moodustavadki ainese, millest me koosneme.

The essay deals with the formation of the Greimassian thought from its earliest origins in his young years at Kaunas University, i.e. his connections with Wilhelm Sesemann, Lev Karsavin and Russian formalism, to the rise of structuralism in Paris. The Paris School approach stems from Semantique structurale (1967) leading to the ‘third semiotic revolution’, as Greimas called it, by the invention of the modalities. This made his method close to even analytic philosophy and modal logics. In both, a linguistic turn and use of formal logics took place. Yet Greimas’ semiotics grew out of a purely linguistic framework into a broader philosophical approach. Nowadays, considered one of the classics of the semiotic scene, his method still has not lost anything of its analytic acuity and epistemic temptation. Even such new paradigms as existential semiotics grow organically from some Greimas’ ideas which have kept their relevance.В статье исследуется формирование научных взглядов Греймаса: юность в Каунасском университете, знакомство с Василием Сеземаном, Львом Карсавиным и идеями русского формализма, рождение структурализма в Париже. Основой парижской школы семиотики стала книга Греймаса Semantique structurale (1967), которая, по его словам, привела к ≪третьей семиотической революции≫ благодаря изобретению модальностей. Это сблизило метод Греймаса с аналитической философией и модальной логикой. В обеих науках произошел лингвистический поворот и стали пользоваться формальной логикой. Семиотика Греймаса преодолела рамки чистой лингвистики, став более широким философским подходом. Сейчас его метод считается классикой семиотики. Однако метод Греймаса не потерял своей аналитической остроты и эпистемологической привлекательности. Даже такие новые парадигмы, как экзистенциальная семиотика, органически вырастают из идей Греймаса, сохранивших свою актуальность.Artikkel kasitleb Greimase mottemaailma valjakujunemist alates selle varaseimatest allikatest, mis parinesid noorusaastatest Kaunase Ulikoolis, s.t tema sidemetest Wilhelm Sesemanni, Lev Karsavini ja vene vormikoolkonnaga, kuni strukturalismi tekkimiseni Pariisis. Pariisi koolkonna lahenemise aluseks on Semantique structurale (1967), mis toob kaasa “kolmanda semiootilise revolutsiooni”, nagu Greimas seda nimetas, leiutades modaalsused. See muutis tema meetodi sarnaseks ingliskeelse analuutilise fi losoofi a ja modaalloogikaga, kus molemas toimus lingvistiline poore ning hakati kasutama formaalloogikat. Ent Greimase semiootika kasvas puhtlingvistilisest raamistikust valja avaramaks fi losoofi liseks lahenemiseks. Tanapaeval, mil tema meetodit peetakse semiootikavaldkonna klassikasse kuuluvaks, ei ole see kaotanud midagi oma analuutilisest teravusest ja episteemilisest koitvusest. Isegi sellised uued paradigmad nagu eksistentsiaalne semiootika kasvavad orgaaniliselt valja monedest Greimase ideedest, mis on sailitanud oma relevantsuse.

Enunciative praxis was defined as comprising all the operations that produce, through assuming the system of narrative deep structures, semiotic confi gurations sufficiently stabilized to be available for other uses. The practice of enunciation implies an operations chain, organized in collective time, and a capacity for creation and renewal in meaning figures production, under the constraint of cultural conditions. This conception of enunciation is not an invention of Greimassian semiotics in general. It is present already in Saussure, when he describes signs praxis and life of languages. The founding moment of his reasoning is the substitution of substance by action: the sign is not an abstraction obtained by discretization of the substance, the sign is a “class of executions”, a praxeological class.The Greimassian enunciative praxis can be defined as all acts by which discourses are convoked, selected, handled and invented by each particular enunciation. This conception strengthens the relationship with Saussure’s speaking mass, since the praxis in question belongs to no one, and it is not even assignable to a precise linguistic community.Finally, we may propose to analyse enunciation praxis as a sequence of reflection and exploration, which mediates between primary experience and the semiotic object.Практика высказывания определяется как совокупность всех операций, которые, основываясь на системе нарративных глубинных структур, производят достаточно стабильные семиотические конфигурации, пригодные для использования. Практика высказывания подразумевает коллективную, организованную в коллективном времени операционную цепь, а также способность к созданию и возобновлению фигур значения с учетом прилагаемых культурой ограничений.Такая концепция высказывания не является изобретением Греймаса. Она появляется уже у Соссюра, когда он описывает практику знаков и жизнь языков. Основополагающим моментом его рассуждений является замена субстанции действием: знак не является дистиллированной из субстанции абстракцией; знак – это ≪класс действий≫, практика.Греймасовскую практику высказывания можно определить как совокупность действий, посредством которых каждое конкретное высказывание собирает, отбирает, обрабатывает и изобретает дискурсы. Эта концепция усиливает связь с ≪говорящей массой≫ Соссюра, так как рассматриваемая практика никому не принадлежит и ее нельзя приписывать к конкретному лингвистическому сообществу.В конце статьи автор предлагает проанализировать практику высказывания как последовательность рефлексии и исследования, которая выступает посредником между первичным опытом и семиотическим объектом.Enontsiatiivset praktikat on defi neeritud koosnevana koigist operatsioonidest, mis narratiivsete suvastruktuuride susteemist lahtuvalt loovad piisavalt stabiilseid semiootilisi konfi guratsioone. Enontsiatsioonipraktika osutab kollektiivses ajas organiseeritud operatsiooniahelale ning loomisja uuenemisvoimele tahendusfi guuride tekitamisel kultuuripiiranguid arvestades.Sellist enontsiatsioonikontseptsiooni ei leiutatud otseselt Greimase semiootikas. See esineb juba Saussure’il, kus see kirjeldab margipraksist ja keelte elu. Tema arutelu algtoukeks on substantsi asendamine tegevusega: mark ei ole substantsist eristatud abstraktsioon, mark on “soorituste klass”, prakseoloogiline klass.Greimaslikku enontsiatiivset praktikat saab defi neerida kui koiki tegusid, mille kaudu iga konkreetne enontsiatsioon diskursusi koondab, valib, kasitleb ja loob. See kontseptsioon tugevdab seost Saussure’i ‘koneleva massiga’, sest konealune praksis ei kuulu kellelegi ja seda ei saa isegi omistada mingile konkreetsele keelekogukonnale.Teeme ettepaneku analuusida enontsiatsioonipraktikat refl eksiooni ja uurimise jadana, mis vahendab primaarset kogemust ja semiootilist objekti.

Why was Greimas’ theoretical proposal so divisive? Why did his disciples worship the new analytical method, while his detractors harshly rejected it? The article claims that the strength, as well as the weakness, of Greimassian semiotics consists in positing a rational way to determine the range of meanings of a text. Semiotic interpretive methods that are more aware of the diachronic dimension, such as Eco’s interpretive semiotics or Lotman’s semiotics of culture, inflect this view by anchoring the rationality of interpretation to the reasonableness of a community of interpreters that is, by definition, changing over time. The article claims that, on the one hand, Greimas’ theoretical stance is in line with the predominant ‘culture of meaning’ distilled by the Western civilization from the Greeks until the Enlightenment, stressing the value of truth as correspondence between textual evidence and its hermeneutics. On the other hand, the article also suggests that Eco’s and Lotman’s insistence on the dynamic character of hermeneutic communities entails a politics of meaning meant to preserve the core of the Western ‘semiotic civilization’ against threats that aim at deeply subverting it from both the inside or the outside of the semiosphere.Почему теоретические выводы Греймаса вызывали столько разночтений? Почему последователи Греймаса восхищались его новым аналитическим методом, а критики резко отвергали? Автор статьи считает, что и сила, и слабость греймасовской семиотики заключаются в том, что Греймас предлагает рациональный способ определения диапазона значений текста. Семиотические методы интерпретации, учитывающие диахроническое измерение, как, например, интерпретирующая семиотика Умберто Эко или семиотика культуры Юрия Лотмана, углубляют это представление, привязывая рациональность интерпретации к изменяющемуся во времени common sense сообщества интерпретаторов. По мнению автора статьи, теоретическая позиция Греймаса, с одной стороны, созвучна преобладающей ≪культуре значения≫ западной цивилизации – от греков до Просвещения, подчеркивающей ценность истины как соответствия между текстовыми доказательствами и их герменевтикой. С другой стороны, в настойчивом подчеркивании Эко и Лотманом динамического характера интерпретационных сообществ скрывается политика смысла, цель которой – сохранить ядро западной ≪семиотической цивилизации≫ от угроз как изнутри семиосферы, так и извне. Miks tekitasid Greimase teoreetilised ettepanekud selliseid lahkarvamusi? Miks kummardasid tema jungrid uut analuutilist meetodit, kuid kriitikud lukkasid selle otsustavalt korvale? Artiklis vaidetakse, et nii Greimase semiootika tugevus kui ka selle norkus seisnevad selles, et ta pakkus valja ratsionaalse meetodi, maaratlemaks teksti tahenduste ulatust. Semiootilised tolgendusmeetodid, mis on teadlikumad diakroonilisest mootmest, nagu naiteks Eco interpretatsiooniteooria voi Lotmani kultuurisemiootika, moduleerivad seda seisukohta, sidudes tolgenduse ratsionaalsuse tolgendajate kogukonna ajas muutuva moistusparasusega. Autori vaitel on Greimase teoreetiline seisukoht uhelt poolt kooskolas domineeriva “tahenduskultuuriga”, mille laanelik tsivilisatsioon on destilleerinud alates kreeklastest kuni valgustusajani, rohutades toe vaartust kui vastavust tekstipohise toendusmaterjali ja selle hermeneutika vahel. Teisalt osutatakse artiklis, et hermeneutiliste kogukondade dunaamilise iseloomu jarjekindlas rohutamises Eco ja Lotmani poolt peitub tahenduspoliitika, mille eesmargiks on kaitsta laaneliku “semiootilise tsivilisatsiooni” tuuma ohtude eest, mis uritavad seda oonestada nii semiosfaari sees kui ka valjaspool seda.

The paper is a first attempt to analyse Greimas’ theory of the figurative from a “philological” perspective and discuss some hitherto unresolved issues. In particular, the paper will focus on four main topics: (1) the relation with Hjelmslev’s conception of the figure, showing that while Greimas’ conception of the figure is closely related to that of Hjelmslev’s – mainly in the fact that the figure is placed below the sign – it does, however, possess quite different and peculiar features; (2) the problem of the significant nature of figures, that emerges in many writings of Greimas’ and those of his followers, in which figures are not considered elements of the content that are smaller than a sign, with no autonomous meaning, but as already significant entities; (3) the problematic distinction between the thematic and the figurative; (4) the nature and limits of a semiotics of the sensible, and the (im)possibility of redefining and studying figurativity, not as given in a text, but when first grasped at the moment of perception.Данная статья является первой попыткой проанализировать теорию фигуративности Греймаса с ≪филологической≫ точки зрения и обсудить некоторые нерешенные до настоящего времени проблемы. Работа сосредоточивается на четырех главных темах: (1) связь с концепцией фигуры у Ельмслева, где автор демонстрирует, что хотя концепт фигуры у Греймаса тесно связан с ельмслевским (главным образом тем, что фигура размещается ниже знака), концепция Греймаса, тем не менее, обладает своими специфическими особенностями; (2) проблема значимой природы фигуры, которая появляется во многих работах Греймаса и его последователей, где фигуры считаются значимыми сущностями (а не элементами плана содержания, не обладающими автономным значением); (3) проблематичное различение тематического и фигуративного; (4) природа и пределы семиотики чувственного, а также возможность пересмотра и изучения фигуративности не так, как она была представлена в тексте, но как она была впервые осознана в момент восприятия.Kaesolevas artiklis tehakse esimene katse analuusida Greimase fi guratiivsusteooriat “fi loloogilisest” perspektiivist ja arutleda monede varem lahenduseta jaanud kusimuste ule. Eelkoige keskendub artikkel neljale pohipunktile: (1) suhtele Hjelmslev’ fi guuri moistega, naidates, et kuigi Greimase arusaam fi guurist on tihedasti seotud Hjelmslev’ omaga – peamiselt toiga tottu, et fi guur on margist madalama staatusega – on neil samas mitmeid olulisi erinevusi; (2) probleem fi guuride tahendusliku loomusega, mis tuleb ilmsiks mitmetes Greimase ning tema jargijate kirjutistes, kus fi guure ei peeta mitte margi autonoomse tahenduseta sisuelementideks, vaid tahenduslikeks entiteetideks; (3) temaatilise ja fi guratiivse problemaatiline eristamine; (4) meelte semiootika olemus ja piirid ning fi guratiivsuse umbedefi neerimise ja uurimise voimalikkus mitte nii, nagu seda esitletakse tekstis, vaid nii, nagu seda algselt moistetakse tajumismomendil.

In his first research project, Greimas developed and applied new methods in the historical lexicology of modern French. His theoretical articles formulate a sociological approach that analyses vocabulary as a history of culture, illustrated in his two dissertations on fashion in 1830. In the 1980s, from the perspective of his semiotics, Greimas dismissed his early scholarship as failed experiments that taught him what not to do. In the changed epistemological context of the 21st century, the work appears as pioneering research in cultural studies which possesses clear scholarly value. Greimas’ philological and lexicological training bore fruit directly and indirectly throughout his career. Two decades before he launched his semiotics, his project for lexicology proposes a semantic methodology, envisions the construction of an organon for the human sciences, and explicitly calls for a multi-generational collaborative enterprise. Like his structural semantics and semiotics, this lexicology entails three inseparable components: epistemological foundations, concrete methodologies, and robust applications. Moreover, a focus on the lexeme characterizes Greimas’ structural semantics and persists in his semiotics.В своей первой научно-исследовательской работе Греймас разработал и применил новые методы в исторической лексикологии современного французского языка. В его теоретических статьях сформулирован социологический подход, который анализирует лексику как историю культуры. Это иллюстрируют две диссертации Греймаса о моде в 1830 году. В 1980-х годах он отошел от своих ранних работ, считая их неудачными. Но в изменившемся эпистемологическом контексте 21-го века эти работы выглядят в культурных исследованиях новаторскими, обладающими несомненными академическими достоинствами. Филологическое и лексикологическое образование Греймаса давало прямые и косвенные результаты в течение всей его карьеры. За два десятилетия до начала семиотических исследований Греймас предлагает в своем лексикологическом проекте семантическую методологию, строительство органона для гуманитарных наук, а также призывает к междисциплинарному сотрудничеству. Как и структурная семантика и семиотика Греймаса, эта лексикология включает в себя три неразделимых компонента: эпистемологические основы, конкретные методологии и возможности применения. Кроме того, внимание к лексеме характеризует всю структурную семантику Греймаса и сохраняется в его семиотике. Oma esimeses teadusprojektis tootas Greimas valja nuudisprantsuse keele ajaloolise leksikoloogia uued meetodid ning rakendas neid. Tema teoreetilistes artiklites sonastatakse sotsioloogiline lahenemine, mis analuusib sonavara kui kultuuriajalugu ja mida illustreerivad tema kaks vaitekirja 1830ndate aastate moe kohta. 1980ndatel aastatel taandus Greimas oma varajastest uurimustest kui ebaonnestunud katsetustest. 21. sajandi muutunud epistemolooglises kontekstis osutub tema looming teedrajavaks uurimistooks kultuuriuuringute vallas. Greimase fi loloogiline ja leksikoloogiline ettevalmistus kandis kogu tema karjaari valtel vilja nii otseselt kui kaudselt. Kaks aastakummet enne seda, kui ta tuli valja oma semiootikaga, pakkus tema leksikoloogiaprojekt valja semantilise metoodika, nagi ette humanitaarteaduste organoni loomist ning kutsus otsesonu ules multidistsiplinaarsele koostoole. Nagu tema strukturaalne semantika ja semiootika sisaldab ka see leksikoloogia kolme uksteisest lahutamatut komponenti: epistemoloogilisi aluseid, konkreetseid meetodeid ja julgeid rakendusi. Lisaks iseloomustab lekseemile keskendumine Greimase strukturaalset semantikat ning jaab pusima tema semiootikas.

The book Maupassant (1976), which is devoted to an analysis of Maupassant’s short story “Two friends”, is one of A. J. Greimas’ most important works. In it he tried out the semiotic tools he had developed up to that point, tested models for narrative analysis, and anticipated future perspectives in the development of semiotic theory. We discuss how the book puts forward the principle of immanent analysis, and how the “closed” text – the object of semiotic analysis – is constructed. Th e article reveals that while Greimas declares, in the book’s Foreword, that he is distancing from context – the literary sociocultural universe – within the analysis itself he is forced to recognize certain contextual elements. Greimas recognizes the importance of acknowledging contextual facts such as the French concept of patrie and does not attempt to hide certain subjective interpretive elements. Yet at the same time Greimas attempts to suppress context’s invasion of his interpretation. He recognizes the semantic isotopies generated by context to the extent to which they suit the coherence of his analysis, considering them auxiliary in terms of the syntactic and discursive structures of the text. Nevertheless, a contextual isotopy – based on intertextual ties to a Biblical parable – becomes the main one. We come to the conclusion that the principle of immanence in Maupassant is not a negation, but a problematization that demonstrates how relevant contextual material can be integrated into a semiotic analysis.Книга ≪Мопассан≫ (1976), посвященная анализу новеллы ≪Два друга≫ французского писателя XIX века, – один из главных трудов Альгирдаса Юлиуса Греймаса, в котором используются ранее созданные им инструменты семиотического анализа, проверяются и дальше создаются модели нарративного анализа, намечаются будущие перспективы развития семиотической теории. Автор статьи обсуждает, каким образом в книге постулируется принцип имманентного анализа и конструируется ≪закрытый≫ текст – объект семиотического анализа. В статье показывается, что несмотря на то, что в предисловии к работе Греймас декларировал отстранение от контекста – социолектического универсума литературы, в самом анализе Греймас вынужден принимать во внимание определенные элементы контекста, а некоторые из них интегрировать в интерпретацию новеллы. С одной стороны, Греймас признает необходимость считаться с данными контекста, такими как французское понятие родины, и не скрывает некоторых субъективных элементов интерпретации (опираясь на биографические данные, автор статьи обсуждает возможный генезис некоторых из этих элементов). С другой стороны, в то же самое время автор ≪Мопассана≫ старается совладать с ворвавшимся в интерпретацию контекстом. Генерируемые контекстом семантические изотопии он признает настолько, насколько они вписываются в когерентный анализ, и считает их вспомогательными по отношению к синтаксическим и дискурсивным текстовым структурам. Однако в кульминации анализа такая контекстуальная изотопия возвращается интертекстуальной связью с библейской параболой (притчей) и становится главной. Автор статьи делает вывод, что принцип имманентности в ≪Мопассане≫ не отрицается, но становится проблемным, показывая, как релевантные данные контекста могут быть интегрированы в семиотическую интерпретацию. Raamat “Maupassant”, mis on puhendatud 19. sajandi prantsuse kirjaniku novelli “Kaks sopra” analuusile, on uks Algirdas Julius Greimase tahtsamaid toid. Selles katsetas ta semiootilisi tooriistu, mille oli selleks ajaks valja tootanud, pani proovile narratiivianaluusi mudeleid ning jatkas nende loomist ja ennetas tulevikuperspektiive semiootikateooria arengus. Artikli autor vaatleb, kuidas selles teoses esitatakse immanentse analuusi printsiipi ja kuidas konstrueeritakse “suletud” teksti – semiootilise analuusi objekti. Artiklist ilmneb, et kui Greimas kuulutas raamatu eessonas, et ta distantseerub kontekstist – kirjanduslikust sotsiaalmajanduslikust universumist, on ta analuusis eneses sunnitud tunnistama teatavaid kontekstuaalseid elemente ning isegi loimima moningaid neist tolgendusse, mille ta loole annab. Uhest kuljest tunnistab “Maupassant’i” autor selliste kontekstuaalsete faktidega, nagu seda on naiteks Prantsuse moiste ‘patrie’, arvestamise tahtsust ega urita peita teatavaid subjektiivseid interpreteerivaid elemente (artikli autor kasutab nende voimaliku geneesi vaatlemisel biograafi list materjali). Ent samal ajal uritab Greimas alla suruda konteksti pealetungi oma tolgendusele. Konteksti loodud semantilisi isotoope tunnustab ta maaral, mil need sobivad tema analuusi sidususega, pidades neid teksti suntaktilisi ja diskursiivseid struktuure silmas pidades korvalisteks. Siiski saab peamiseks uks kontekstuaalne isotoopia, mis pohineb intertekstuaalsetel sidemetel Piibli vordumiga. Artikli autor jouab jareldusele, et immanentsuse printsiip “Maupassant’is” ei ole eitus, vaid problematiseering, mis toestab, kuidas on voimalik olulist kontekstuaalset materjali semiootilisse analuusi loimida.