Epistemology & Philosophy of Science

В современном обществе знания высока потребность в высо­коквалифицированных ученых и инженерах. Одновременно условия потребительского общества снижают престиж интел­лектуальной деятельности, становящейся одним из многих товаров. Налицо также острое противоречие между растущей специализацией и дифференциацией наук, с одной стороны, и обыденным сознанием, с другой, которое не успевает осва­ивать достижения науки. Одна из актуальных задач научной политики, поэтому, состоит в преодолении опасных разрывов между наукой как социальным институтом и современным обществом: ее нужно направить на интеграцию науки в куль­турный социум и на обеспечение условий кадрового воспро­изводства науки путем создания новых инструментов (соци­ально-гуманитарных технологий) особого типа – зон обмена трансдисциплинарного и междисциплинарного типа. В насто­ящий момент технологии такого типа в России не развиты; не разработаны и научные методы их конструирования. Предпо­лагается восполнение этой научной и техносоциальной лаку­ны путем разработки методов исследования, моделирования и дизайна зон обмена на основе критической социальной эпистемологии (С. Фуллер, И. Касавин), истории и социологии науки (П. Галисон, Г. Коллинз).

В статье проясняется проблематичность современной исто­рической эпистемологии, связанная с существующими раз­личиями в понимании ее предметно-методологической и дисциплинарной определенности, а также с неоднозначным истолкованием того, что значит историческое понимание на­уки. Некоторые модусы этого истолкования ставят исследова­теля перед лицом опасного релятивизма. Среди этих модусов, во-первых, снятие противоположности внешней и внутренней истории, во-вторых, включение в историческое мышление «не-человеков», в-третьих, выход за рамки презентистско­го способа писать историю науки, в-четвертых, утверждение изменчивости самих оснований научной деятельности. Тезис состоит в том, что, несмотря на это, науку следует мыслить исторически, с готовностью встречая все релятивистские след­ствия такого мышления. Релятивизм при этом должен быть понят как необходимый мотив исследований эпистемолога. В заключении рассматривается значение такого историческо­го мышления о науке в эпистемическом, дисциплинарном и социально-политическом контексте.

Утверждается, что анализ предмета и проблем исторической эпистемологии неэффективно начинать с упорядочивания практики употребления основных ее терминов. Важно пока­зать, что историко-научные исследования приводят к необхо­димости принять дескриптивную познавательную установку. Описывая достижения прошлых эпох, надо оказаться от оцен­ки их с позиций современной науки, чем грешит сложившаяся практика историографии науки и эпистемологии.

В статье представлены возражения против сближения исто­рической эпистемологии с релятивизмом и защищается тезис о независимости социокультурного генезиса и когнитивной ценности эпистемологический объектов, а также высказыва­ется предположение о возможности реализации историче­ской эпистемологии в качестве проекта поиска эпистемологи­ческих универсалий.

В статье представлены несколько замечаний по поводу пози­ции Л.В. Шиповаловой. Замечания касаются недостаточности линейного подхода к историческому описанию. Утверждается, что стремление к такой линеаризации лежит в основе клас­сического иллюзорного представления о задаче исторической наррации: рассказать как было «на самом деле».

В статье анализируется историческая эпистемология и поня­тие исторического априори. Французская историческая эпи­стемология предстает в своем узком значении в виде тради­ции французской философии. Предлагается рассматривать историческую эпистемологию не как релятивистскую концеп­цию истории и философии науки, но как стратегию против нормативности знания, его легитимации и иных способов установления истины.

Анализируются два модуса исторического подхода к науке, ко­торые Л.В. Шиповалова обозначила как «непроблематичный» и «безжалостный». Показано, во-первых, что эпистемология неизбежно становится исторической, когда обращается к на­уке, потому что исторический подход соответствует самому ее предмету – науке. Во-вторых, показано, что связь между «не­проблематичной» и «безжалостной» историчностью можно рассматривать как связь «тождественного» и «иного» в онто­логической концепции истории науки Эмиля Мейерсона.

В тексте описывается возможность совместимости позиций участников дискуссии о современном проекте исторической эпистемологии. В качестве одной из значимых проблем этого проекта определяется напряжение между его дескриптивным и нормативным элементом. Выдвигается предположение о философском характере исторической эпистемологии, кото­рый не умаляет, но поддерживает историчность мышления науки.

Автор разделяет антирепрезентационистское убеждение, со­гласно которому формирование имен собственных (равно как и научных терминов и понятий) невозможно расселовским путем остенсивного указания на какие-либо объекты, данные здесь и сейчас, или через обобщение восприятий по принципу кан­товской апперцепции. Исследование генезиса понятий требует учета исторических и социокультурных условий их формирова­ния. Автор полагает, что существует важное различие между личным убеждением, или пропозициональным знанием, и не­которым фоновым знанием языкового сообщества, существую­щем на определенном историческом этапе его развития. Если первая разновидность знания может быть оценена на предмет своей истинности или ложности, то вторая, находясь в основа­нии первой, не подлежит подобной оценке.

В своей статье А.Ю. Антоновский выдвигает ряд тезисов в опровержение аргументации профессора Швайдлера, защи­щающего антирепрезентационистскую позицию. Последняя состоит в том, что не всякое знание может быть оценено с точки зрения истинности и ложности. Автор отстаивает про­тивоположный тезис: всякое знание, включая то, что касается социальных предпосылок науки, может быть рассмотрено на предмет своей истинности или ложности.

Проблема рациональности знаний и предметно-практиче­ской деятельности особенно широко обсуждалась во второй половине XX и начале XXI в. Особый интерес вызывала на­учная рациональность. Сторонники концепции постнеклас­сической науки считают, что она фиксирует не только состо­яние объективной реальности и предметной практики, но и культурные, исторические и ценностные характеристики че­ловеческой деятельности и ее отражение в эпистемологии и философии науки. В статье оспаривается эта позиция. Автор соглашается с исследователями, скептически относящимися к методологической, социальной, предметно-практической и эпистемологической значимости понятия «рациональность» и к рационализму как ее обоснованию. Структурно четкая, формализованная схема науки и научного исследования в ви­де эпистемологического квадрата позволяет считать, что бо­лее адекватное обоснование структур и процессов научного исследования дают концепции релятивности и релятивизма. На ряде примеров из области естественнонаучного и соци­ального познания автор показывает, что релятивность прису­ща всем сложным когнитивным системам. В этом отношении релятивизм в широком философском смысле выступает как концепция, подчеркивающая, что знания – от обыденных до научных – содержат в себе большой элемент условности, кон­венциональности. Это создает больший простор для свободы выбора научных гипотез, моделей объяснения и предвиде­ния. Релятивизм не приводит автоматически к агностицизму и субъективизму. Он открывает большее пространство для сво­боды интеллектуального творчества. В этом отношении квали­фикация философского и эпистемологического релятивизма как опасности для науки неадекватна. Автор считает, что все­сторонний анализ эпистемического потенциала релятивизма мог бы стать важным вопросом для широкого обсуждения специалистами в области эпистемологии и философии науки.Ключевые слова: рациональность, рационализм, эпистемоло­гический квадрат, релятивность, релятивизм

В статье предлагается классификация ассертивов, опирающа­яся на понятие эпистемических пресуппозиций (такой разно­видности прагматических пресуппозиций, которая описывает, что Слушающий и Говорящий знают или полагают относи­тельно обсуждаемых ими высказываний). Структура эписте­мических пресуппозиций описывается с помощью оператора общего мнения. Проводится различие между сильной и сла­бой версией оператора общего мнения. Демонстрируется, что использование именно сильной версии этого оператора позволяет построить эпистемическую классификацию ассер­тивов. В статье утверждается, что классификация ассертивов зависит как от структуры лингвистических конвенций, так и от структуры эпистемических пресуппозиций Слушающего и Говорящего. Описание эпистемических пресуппозиций по­зволяет рассмотреть следующую классификацию: ассертивы подразделяются на «небуквальные» и «буквальные»; «небук­вальные» ассертивы могут быть «конвенциональными» или «неконвенциональными»; «буквальные» ассертивы подра­зделяются на «семантически тривиальные» и «семантически нетривиальные; «семантически тривиальные» также могут быть «конвенциональными» и «неконвенциональными», «се­мантически нетривиальные» утверждения подразделяются на «искренние» и «неискренние».

Рассматривается вопрос об онтологическом статусе ненаблю­даемых сущностей современной физики: являются ли они реальными объектами или представляют собой социальные конструкты? Первую точку зрения отстаивают конструкти­висты-реалисты; вторую – сторонники очень влиятельного в настоящее время социального конструкционизма. С позиции реалистов такие микрообъекты, как промежуточные вектор­ные бозоны, или бозон Хиггса (недавно зафиксированный в экспериментах на Большом адронном коллайдере) существу­ют в природе до того, как их предсказывает теория. В физиче­ских экспериментах их открывают, а не создают. С позиции социальных конструкционистов, напротив, упоминающиеся микрообъекты «создаются» в специально поставленных для их фиксации экспериментах. Автор обосновывает справедли­вость реалистической позиции, анализируя ход и результаты знаменитого в истории современной физики эксперимента, целью которого было обнаружение промежуточных вектор­ных бозонов. Открытие бозонов подтвердило теорию элек­трослабых взаимодействий, на основе которых существова­ние промежуточных бозонов было предсказано.

Последовательная смена технико-технологических укладов, прошедшая за последние 250 лет, происходит не только через обновление всего производственного комплекса и внедрение инновационных технологий, но и как кардинальные и глубо­кие изменения в среде существования человека. Но если в предыдущих пяти укладах человечество трансформировало окружающую природу, то формирующийся VI технологиче­ский уклад проникает во внутреннюю природу, модифицируя саму сущность человека. Какими аксиологическими приори­тетами должны руководствоваться наука и общество, чтобы не допустить катастрофических и необратимых последствий такого сложного и рискованного, при современных возмож­ностях науки, научно-технического развития? Может ли про­фессиональная социо-гуманитарная экспертиза учесть потен­циальные опасности использования новейших конвергентных NBIC-технологий? Какую роль может сыграть общественность и ученые-гуманитарии в анализе достижений науки и контр­оле за исследованиями? Эти проблемы обсуждаются автором в данной статье.

Выражение «невидимая рука рынка» из «Богатства народов» Адама Смита в современной экономической и повседневной публицистике приобретает порой самые неожиданные обе­ртона, например такого: «почему «невидимая рука рынка» писателя в упор не видит». В поле научного экономического мышления “невидимая рука” трактуется объективным рыноч­ным механизмом, который координирует решения покупате­лей и продавцов. Отдельная личность, стремясь к собственной выгоде, независимо от её воли и сознания, направляется к достижению экономической выгоды и пользы для всего об­щества. Редки, однако, попытки анализа эпистемологическо­го статуса «невидимой руки», особенно в модальности фор­мирования экономики как науки. Между тем, как показано в предлагаемой статье, есть основания увидеть здесь первый принципиальный шаг в генезисе научной исследовательской программы экономических наук в собственном смысле. Автор исходит из того, что феномены вроде невидимой руки рынка вполне сопоставимы с тем, что Т. Кун квалифицирует в качест­ве «метафизических частей парадигм», т. е. базовых онтологи­ческих моделей, определяющих принятое в той или иной нау­ке видение исследуемой реальности. Основная же трудность, с которой столкнулась научная рациональность в попытках генерации научного знания об обществе, заключалась в том, чтобы представить процессы целесообразной человеческой деятельности в виде объективной реальности, как того требу­ет основная мировоззренческая установка науки.

В статье предлагается социально-философский подход, ори­ентированный на исследование текстовой культуры и поиск смыслов в изучении общества. Авторы полагают, что у фило­софских исследований социального есть специфика, и выра­жают ее с помощью понятия «публичный текст». Публичность социального текста определяется как его особый статус в обществе, заключающийся в создании социально значимых смыслов. Среди публичных текстов авторы выделяют тексты особого формата, обладающие выраженным социально-тран­сформирующим потенциалом – публицистические. В статье предложена валюативная модель аналитически ясного и реф­лексивного прочтения такого текста. Утверждается, что соци­окультурные исследования наших дней будут иметь бóльшую перспективу в отношении конкретности и предметности, если будут связаны с изучением – анализом и интерпретацией – именно текстов.

Статья посвящена проблеме научных репрезентаций связан­ной с их необходимостью в науке и неизбежностью кризиса их использования. Необходимость репрезентаций определяется отсутствием в исследовании прямого доступа к факту, связана с потребностью в достоверности фактов и в средстве конститу­ирования научного сообщества. В соответствии с этим репре­зентации выполняют тройную функцию в научном познании: во-первых, репрезентации отвечают за конструирование на­учной предметности, во-вторых, репрезентации представляют научный объект не только как действительный, но и как до­стоверный и, в-третьих, репрезентации служат инструментом формирования познающего субъекта и точкой сборки научно­го сообщества. Кризис возникает в связи с заслонением ре­альности репрезентацией. Проведенный анализ применяется к репрезентации самой науки посредством наукометрии. На­учное исследование необходимо представлено посредством наукометрических методов, что связано с его недоступностью аутсайдерам. Но идея количественно исчисляемых научных результатов заменяет основные, качественные составляющие научной работы. Этот факт вызывает критику наукометрии со стороны научного сообщества. Авторы предлагают пути вы­хода из этого кризиса. Важнейшим шагом для этого является внимание к генезису этого типа репрезентации, что означает учет того факта, что наукометрия появилась благодаря потреб­ности научного сообщества в поиске информации об уже су­ществующих исследованиях и распространении идей.

Развитие информационных технологий существенным образом влияет на систему научных коммуникаций, трансформируя ее. Авторы полагают, что подобные процессы открывают но­вые возможности для совершенствования практики оценки научной результативности. В пер­вом разделе статьи дается характеристика использующихся в России и некоторых европейских странах подходов и способов оценки результативности отдельных ученых и научных коллек­тивов. Анализируются общие для них особенности и недостатки, среди которых выделяется невозможность отслеживать качество цитирований, учитывать конкурентоспособность каж­дого ученого, развитие его исследований. Отмечается, что информационные системы сбора данных, расчета и визуализации показателей научной результативности становятся площадкой для улучшения научных коммуникаций. Они помогают избегать дублирования исследований, искать возможности научной кооперации и т. д. Роль подобных систем, таким образом, ока­зывается двоякой – они не только обеспечивают текущий мониторинг научной деятельности, но и трансформируют ее. А эти трансформации в свою очередь открывают перспективы для совершенствования оценки научной результативности. Во втором разделе исследуются новые тенденции и перспективы развития научной среды и научных коммуникаций. Показывается, как они могут способствовать созданию принципиально новых инструментов оценки научной эффективности. В третьем разделе рассматривается российская научная информационная си­стема Соционет, как конкретный пример нового технологического обеспечения научных ком­муникаций. Обсуждаются возможные трансформативные эффекты и потенциал этой системы, а также перспективы, открывающиеся для практики оценки научной результативности.

«Кризис репрезентации» – это дискуссия середины 1980–1990-х гг. в социальных науках, в ходе которой были постав­лены под сомнение легитимность больших социологических теорий, проведена деконструкция научных текстов и раскри­тикован процесс научного познания, основанного на позити­вистских принципах. В данной статье автор предлагает анализ интеллектуального контекста развития социальных наук (со­циологии и антропологии), который привел к данному кри­зису, а также характеризует сам кризис в двух измерениях. Прежде всего, кризис коснулся процесса познания в социаль­ных науках, основанного на принципе единства методов и по­нятий: ряд социальных исследователей продемонстрировал роль языка в конструировании, а не отражении, реальности. Другие авторы указали на неявное моральное и политические измерение научной работы, наконец, третьи подвергли де­конструкции фигуру ученого и представления о том, что такое реальность в социологических исследований. Кроме того, кри­зис проявился в критике построения научных текстов, в кото­рых были обнаружены имплицитные смыслы и риторические фигуры. На взгляд автора, интерес в реконструкции кризиса репрезентации состоит в необходимости более рефлексивно­го подхода к собственной научной деятельности сегодня.

Теория социальных эстафет М.А. Розова является результатом обобщения массива эмпирического материала, опирается на солидную базу фактов истории науки. Центральным понятием данной теории является понятие «эстафета», которое исполь­зует в своей известной работе «Слово и объект» Куайн, объ­ясняя связь слова и денотата. Перечислены и другие авторы, которые аналогичным образом пытались объяснить способ бытия семиотических объектов. Утверждается, что в поста­новке ключевых задач и основных чертах теория социальных эстафет близка к акторно-сетевой теории Бруно Латура.